Спор о том, где нужно поставить черту в ревизии исторической мифологии, накрывает наше общество раз в поколение.
Предыдущий раунд был начат знаменитым выступлением Григория Померанца в Институте философии (3 декабря 1965 года, т.е. накануне знаменитого выхода к памятнику Пушкина) "О роли нравственного облика личности в жизни исторического коллектива" и подытожен Александром Солженицыным в куда более прославленных "Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни" ("Сборник "Из-под глыб", ч.1, написано в ноябре 1973, опубликовано в 1974-м в Париже в ИМКА-Пресс).
И вот спор начинается заново. Один из основоположников россиеведения Игорь Борисович Чубайс выступил с очередной серией программных публицистических статей, в которой, подобно Солженицыну, предостерёг от "перекаивания". Он — как и Александр Исаевич — антикоммунист, поэтому в описании преступлений и аморализма советского строя, его "деконструкции" беды не видит, одну пользу.
Однако у него цель — создание европейско-русской национальной идентичности. И в качестве "опорного времени" выбирается период "либеральной империи" (термин не его брата — Анатолия, но А. Рамбо и Э. Лависса, чьи работы стали криптоосновой для советского курса истории Франции).
Спорить о дозированности обличения исторического зла я не намерен. Есть те, кто считает, что национальная идентичность должна обязательно опираться на историческую мифологию. Есть те, кто считает, что "Правда — бог свободного человека" (а им отвечают: "Что, когда бог вышел из Питанских болот, его ноги были в грязи?").
Поэтому я буду возражать по тем материям, в которых ориентируюсь.
Уважаемый коллега Чубайс сказал, что "В политологии империя — большое государство, возглавляемое императором. И практически ничего более. Но некоторые либералы видят в империи иное — это государство, подчиняющее другие народы. Русские у них — изначально народ-имперец и захватчик".
Наверное, нам попадалась разная политология. Я — явный "некоторый либерал" [сразу вспомнил недавнее "некий политический деятель"] и видел иные формулировки. Подытожу свои представления по данному вопросу, с которыми читатель уже имел возможность ознакомиться.
- Империя — это всегда недобровольное военно-политическое объединение нескольких народов в одну державу. Я детализирую — объединение "стран", т.е. исторических областей, устойчиво связанных с этносом или постоянной этнической коалицией, создавшей в данной области свои политические формы. Если это происходит в рамках одного этноса, но с высокой степенью культурной дифференциации (как германские земли, Пиренеи или "ядерновая" Россия), то я предлагаю ввести категорию "рейха" — моноэтнической империи. Некоторые историки выделяют в качестве главного признака империи наличие политически автономного от периферии (провинций) административного центра, т.е. государство не является выразителем воли элит (или населения) провинций державы. Что касается, руководства "большого государства" императором, то я предлагаю найти такового во Франции 70-летней давности.
- Империи делятся на континентальные или преимущественно континентальные (типа России, Китая, Ирана, Османов или Габсбургов) и колониальные, "заморские" (классические европейские и Япония).
- Континентальные империи — это политическая форма организации локальной цивилизации, находящейся на стадии традиционализма. Противоположная фаза организации цивилизации — "эпоха враждующих царств" (номовая и феодальная раздробленность). Поэтому такая империя воспринимается как гарантия от хаоса и как прибежище высокой культуры. Поэтому возникает представление о её моральной оправданности. Запад мифологию "бремени белых" изжил, поскольку там бюджеты принимали парламенты и все знали, какие доходы идут из колоний и какие налоги платили компании и корпорации, работавшие в колониях и в зависимых странах.
- Ещё одно деление империй — "идеократические" и "геополитические". Игорь Борисович противопоставил советскую идеократическую (по моей терминологии — квазимессианскую, псевдорелигиозную) империю, кою резко осудил за идеологическое насилие и культурную унификацию, с геополитическими, включая Российскую, якобы уважающими культурную специфику.
Тут есть два фактора. Прежде всего, в континентальных (цивилизационных) империях жизненный уровень базового крестьянского или кочевого населения достаточно низок (ибо они — архаики), и почти единственным "социальным лифтом" была служба в армии, берущей города, или в страже в городах, или получение наделов в ветеранских колониях. Завоёванные урбанизированные страны или "народы-посредники" в таких империях жили (после того как оправлялись после войн) куда лучше империообразующих сословий.
В Российской империи Петербург культивировал наиболее архаические части державы. Поэтому Кавказ и Центральную Азию не стремились ассимилировать.
Однако настоящая культурная война была объявлена пионерам европеизации — полякам, украинцам и белорусам, чуть в меньшей степени и позже — Финляндии; иудеев заперли в Черте оседлости, принуждая к крещению (т.е. ассимиляции), а армяно-григорианская церковь и старообрядцы были полузапрещены.
Другое дело, что кризисы Российской империи были сдвинуты относительно империй западноевропейских. Восстание сипаев 1847 года случилось 69 лет спустя — грандиозным восстанием в Центральной Азии — против отправки на тыловые работы. Тем, кто считает, что уж коли вас не призывают воевать в окопы (то, что 26 лет спустя сделал Сталин, без толку погубив тысячи узбекских дехкан — сошлюсь на впечатление от этой бойни под Котлубанью гвардии лейтенанта Померанца), то хоть покопайте их, отвечу: в климатических условиях Западного края осенью призванных "туркестанцев" ждали эпидемические пневмония, или туберкулёз, или тот самый грипп-испанка, выкосивший через два года миллионы.
Для равновесия сообщу, что участь вьетнамцев (тогда говорили аннамитов), завезённых для принудработ в обезлюженную мобилизациями Францию также была горька...
Мир отмечает годовщины армянского геноцида (и понтийских, т.е. потомков колонистов из Византии и Эллады, греков), но почти одновременно насильственную депортацию мусульманского населения прифронтовой полосы на Южном Кавказе проводили войска Юденича, а войска либерального кумира великого князя Николая Николаевича не только проводили насильственную депортацию евреев Галиции, и организовывали "военные погромы" (раз армия разбита, но виноваты евреи-шпионы, тем более что говорят почти как немчура), но и гнали беженцев на австрийские позиции как живой щит.
И, конечно, мухаджирство абхазов, адыгов и черкесов — изгнание сотен тысяч горцев при том самом государе Александре Николаевиче, к которому все либеральные реформы и возводят.
Тут как раз есть чёткая закономерность: чем больше европейские империи (включая в их число Россию, Соединённые Штаты и Японию) распространялись за пределы своего традиционного культурного ареала, тем лучше обстояло в их имперском ядре дело с либеральным прогрессом.
Когда нам предлагают брать Петербургскую империю как "счастливое прошлое", я всегда жду ответа на два вопроса.
Первый. Могла ли эта империя спонтанно, на своих культурных ресурсах, проходить путь европеизации и вестернизации (как это обозначил коллега А.Н. Илларионов, хотя моё смысловое наполнение этих понятий противоположно его)?
Второй. Не создавал ли выбранный элитой этой империи путь развития предельно опасный уровень внутреннего социокультурного напряжения, который привел бы к разрушению всей цивилизационной модели при любой значимой системной перегрузке?
Дело в не оглядке на мораль, хотя социальная мораль (этос) — это концентрированный алгоритм самосохранения, но в угрозе повторения исторической катастрофы при некритической реставрации некоей социальной модели.
Сталинская ностальгия уже вернула нам сталинизм (в виде "рыночного сталинизма" путинизма). А ведь дорогу ему открыли упования на "бархатный пиночетизм", апологию которого А.Н. Илларионов ошибочно приписал И.М. Клямкину, но который на самом деле теоретически обосновывали совсем другие и куда позже. Я имею в виду деятелей типа А.Р. Коха и А.В. Улюкаева, которые потом сами стали его жертвами.
