Что проку Лахову ругать? Что толку от проклятий в адрес депутатов? На себя давайте посмотрим. Например, я сейчас посмотрю на себя и расскажу вам, каков я, а вы — посмотрите на себя, и расскажите хотя бы сами себе, хотя бы не вслух, какие вы.
В самом начале девяностых Боженька послал мне роскошную по тем временам видеокамеру. Редкость ужасная — на машину можно было поменять. И вот, знакомый парень-баптист, Миша Ермолов, говорит мне: — Сталик, мы тут посещаем один детский дом, в Кизил-Кия, в Киргизии, помогаем. Братья наши из Германии, из Америки тоже помогают, посылки посылают. Хотелось бы снять на видеокассету детишек в детском доме и отправить им — пусть посмотрят, как да что. Конечно, я согласился. Но я не мог поехать с пустыми руками, пошел искать 117 плиток шоколада — столько детишек содержалось в том детском доме. А тогда же не было ничего, за деньги купить нельзя было.
Я через завсклад, товаровед, через буфет ресторана купил этот дефицит, сел в машину и поехал вслед за друзьями-баптистами. Приехали. За час путешествия по солнечному Киргизстану шоколад в багажнике жигулей растаял. Раздавали как есть. Старшие дети ели по половине, а потом кричали: — Малыши! Кому?
Знаете, как малыши ели этот шоколад? Они его языками слизывали с протянутой сверху упаковочной фольги. Эту толпу детских головок, эти высунутые язычки, тянущуюся вверх, к фольге со стекающим шоколадом я никогда не забуду.
А один мальчик лет четырех сидел на скамейке и смотрел на упаковку, не ел. Я подошел к нему и спросил: — Чего же ты не ешь? — и помог ему открыть плитку.
А он расплакался! Он плакал из-за того, что я сломал ему подарок. Он не знал, что внутри этой красивой картинки шоколад и его можно есть, он думал, что это просто картинка с девочкой в платочке, на которую нужно смотреть.
Я успокаивал его, гладил по головке, уговаривал не плакать. Знаете, что он мне сказал? — Поцелуй меня! Пятница была. Я подошел к директору детского дома и попросил: — Можно, я возьму к нам этого мальчика на выходные? — Вам ребеночек нужен? — Нет, у нас есть двое детей. Я просто возьму его на выходные, в понедельник привезу. — Хорошо, только у него сестра старшая есть, вон та девочка, он один не поедет. — Давайте и сестру возьму!
Через пять минут заплакала другая девочка, подружка сестры мальчика — они уедут на выходные, а она останется.
Домой я приехал с оравой детишек. Кормили, купали, выводили вшей, обрабатывали раны на голове у мальчика. Когда я укладывал его спать, он спросил: — А здесь "темные" делают?
— Какие темные? — В детском доме делают темные. Ночью накрывают голову одеялом и бьют. Не выключай свет! На утро я повез их в город, в центр. Парк, мороженное, ЦУМ. Купил им одежду, какие-то подарки, игрушки. Я стал регулярно ездить в этот детский дом вместе с моими друзьями-баптистами.
Там дети ходили в каком-то жутком рванье, летом в одних трусах, зачастую дырявых, чтобы не снашивалась та одежда, что есть. Малыши и вовсе без трусов.
Мы из дома собрали всю одежду, что осталась от наших подросших детей, собирали у всех знакомых, друзей, родственников. Я целыми машинами возил туда сумки с одеждой. Баптистам из Германии присылали одежду, они ее тоже везли, а своей лишней у них не было, потому что у них самих были огромные семьи — вся одежда донашивалась до конца.
Однажды Миша Ермолов поехал в Германию, показал там видео, и двое ребят-немцев загрузили фиат-полуторку одеждой и обувью, сели и поехали вместе с Мишей в Киргизию отвозить эту гуманитарную помощь. Рассказывать об их дороге, о вымогательствах, как в Казахстане менты держали их сутками на постах, требуя одежды для своих детей, как им предлагали "помочь распределить помощь" уже в Бишкеке — отдельная печальная повесть.
Скажу только, что назад немцы полетели на самолете, оставив Мише дарственную на машину — не мила она им стала, не нужна, жизнь дороже.
И вот вся эта одежда раз за разом исчезала. Мы привозим, тут же одеваем детей "это твое!", а на следующий раз они опять в тех же рваных трусах. — А у нас стирать забрали. Ну, все правильно. Там человек двадцать женщин-киргизок и узбечек работало, у них по пятеро детей, и беспросветная нищета. Вот и унесли своим детям. Как их осудить, несмотря на всю жуть греха воровства у сирот?
Ладно. Привезем еще! На следующий раз опять то же самое. Ну правильно, та одежда, поди, сносилась у детишек работниц, вот они и взяли еще. В общем, стало понятно, что и продукты туда возить бессмысленно — все эти полутуши говяжьи, мешки картошки, риса, все находило применение в киргизских семьях. Я потом приезжал и готовил там сам, немедленно раздавая еду детям.
Ладно, это все долго рассказывать и я вовсе не хочу вызвать у вас ненависть и злобу в адрес тех нищих женщин, работавших в детском доме. Неизвестно, как вы бы поступили на их месте, как бы поступил я. Слаб человек и своя рубашка ближе к телу, а слезы собственных голодных детей… не дай Бог, в общем.
Две девочки, девушки уже, достигли возраста, когда им пора было уходить из детского дома. — Дядя Сталик, помогите нам! Мы не хотим в общежите. Устроил у одной старушки-баптистки в Фергане, на условиях, что я буду материально обеспечивать их, а старушке не хотелось жить одной. Так рада была старушка первые дни! Мы им и одежду, и продукты, и в техникум какой-то повели поступать.
Знаете, чем все закончилось? Они немедленно стали вести себя точно так, как вели себя их непутевые матери. Одна улеглась под бабкиного внука и забеременела. Другая сбежала в Ош, в тот гадюшник и притон, где продолжала жить ее родная мать. Ездили, искали ее, она была пьяная, обкуренная, затраханная. Привезли обратно, бабка отказалась от них, узнав, что у беглянки гонорея.
Одна женщина дала им пустующую квартиру. Соседи каким-то образом узнали мой телефон: — Забери своих блядей отсюда! Поехал, посмотрел. Да, шалман. Толпа охочих до секса ребят чуть не избила меня, узнав, что я их увожу. Другая женщина, помоложе и построже взяла их к себе. Сбегавшая опять сбежала, а другая родила, как-то прижилась у той строгой женщины, но потом снова забеременела не пойми от кого и у попа была собака. Господь все видит!
Возишься с сиротами, а полной ответственности за них не берешь на себя? Ну на тебе таких, от которых не сможешь отказаться. У моей жены умерла в Москве сестренка. Муж — алкоголик, устроил дома притон, двое детей на улице, соседи звонят, говорят, что те скоро станут совсем бепризорниками. Забрали в Фергану.
Знаете, чем все закончилось? Они прожили у нас почти три года. Но… мы не справились с этой ношей. Нам она оказалась не по силам. Знаете, что такое воспитывать чужих детей? Знаете, что такое ответственность за пятерых? (У нас у самих за это время родилась младшая дочь, вместе с приемными стало пятеро.)
Я стал медленно и очень осторожно ездить на машине. Я боялся попасть в аварию. Вот я попаду в аварию, а как потом жена с пятью детьми? Она не работала у меня, да и положиться не на кого. Я стал очень осторожно вести бизнес. Как бы деньги не потерять! Не рисковал, не ввязывался. В результате дела до того пришли в упадок, что у меня не осталось денег, чтобы закупить товар. Не стало смысла ехать за товаром на моем грузовике. Я с Нексии снял все сиденья, кроме водительского, поставил багажник на верх и каждый день, в четыре утра, садился за руль и ехал в Ташкент. 320 км, из них 70 по заснеженному и заледенелому горному перевалу. К девяти доезжал до оптового базара, грузил полную Нексию барахла, и обратно в дорогу, объяснять гаишникам, что я везу и ругаться, чтобы не давать взятки. После обеда приезжал в магазин, продавал барахло, на другое утро снова в дорогу. А вся Фергана меня за миллионера считала.
Я вечером машину ставил, шел мимо магазина, так пива хотел купить российского какого-то, потом считал: "Две бутылки пива — одна бутылка узбекской водки. Лучше водку куплю, мне бутылки хватит на пять раз, когда выпить захочу".
Знаете, что такое пятеро детей дома? Придешь домой, ляжешь на диван подремать перед ужином, а они пять раз дверями хлопают — по очереди выходят на улицу погулять. Потом пять раз звонят в дверь — пришли, нагулялись. Хорошо, в школу ходили только четверо из них. Четыре портфеля, четыре пары осенней обуви, четыре зимней, четыре спортивной. Мне с большим трудом удавалось зарабатывать долларов пятьсот в месяц — очень плохо шли дела тогда, на рубеже девяностых и двухтысячных. В штопаных носках ходил.
Но это черт с ними, с носками и прошлогодней обувью, другие, рядом, в материальном смысле жили гораздо хуже. Главное в другом. Знаете, что такое свои дети и что такое дети чужие? Свои поступают точно так же, как поступил бы ты. У них твои жесты, у них твой голос, у них все твое.
Чужие дети поступают так, как ты бы никогда не поступил.
С мальчиком у нас все было нормально, просто он почему-то не рос и очень скучал. Вот не растет и все! Они с моим сыном погодки были, всего на девять месяцев разница — мой растет, а этот нет.
И все у него как-то не так, не растет и не умнеет.
Хотя в школе учился на пятерки — моя мать, бывшая учительница, делала с ними уроки. Добрый, хороший мальчик, просто чужой и полюбить его я не мог, а он продолжал любить своего отца-алкоголика, скучал без него, ждал его пьяных звонков, пьяных слез по телефону "Сынок, я люблю тебя!" Обидно было, правду скажу. А девочка видом была как сущий ангелочек.
Мы посылали в Москву фотографии, их родственница по отцовской линии, очень небедная особа, звонила: — Ах, Сталик! Ее фотография, где она с тортиком, со свечками, со дня рождения! Ведь этот ребенок никогда бы такого не увидел! Спасибо тебе! Давай их отца лишим родительских прав, я тогда перепишу его к бабке в деревню, а квартиру моей дочери — она замуж у нас выходит, на свадьбу приезжай — а тебе двадцать тысяч долларов, на воспитание детишек? Ведь он все равно эту квартиру пропьет!
И к этому моменту девочка стала исполнять такие номера, что никто поверить не мог. Воровство, рэкет, мошенничество — все, что в УК написано, все этот ребенок исполнил, пока ему и десяти лет не было. — Зачем тебе все это, доченька? Мы тебе все сами купим! Зачем чужое? И врет, гадит и врет постоянно.
К этому моменту их отец женился на одной женщине с ребенком. У той мужа убили, она одна осталась. У него трешка в Москве и у нее. Одну сдавали. Трое детей лишившихся одного из родителей, следовательно, пособие на троих детишек. В итоге, доходы этой неработающей семьи были выше, чем у меня. У меня на шее пятеро детей, жена, мать и другие старики-родственники. Они втроем.
А то, знаете, как меня друзья жалели? — У него шестеро детей (у меня есть еще сын от первого брака), из них двое сирот! Давайте выпьем за Сталика! — Вот не дай Бог вам такой тост услышать. Нет ничего хуже в жизни, чем когда тебя жалеют. Жена тоже выбилась из сил: — Сталик, у их отца уже все нормально в Москве, а я больше не могу с этой девочкой справляться. Я за эти три года измоталась вся. Давай отправим их обратно.
Отправили. Мальчик стал стремительно расти, только учился все хуже. Девочка тоже стала учиться хуже, рано родила от сожителя. Они уже взрослые оба, только их судьба сложилась бы иначе, если бы они остались у меня, это понятно.
Я виноват перед ними за то, что мальчик работает теперь грузчиком, а не закончил институт, например. Оставшись в Фергане только с родными детьми я стал ездить быстрее, работать смелее, все постепенно наладилось, жизнь вернулась в прежнюю колею вполне успешного по общественным меркам человека.
Десять лет прошло, с тех пор я рассказываю эту историю всем, кто хочет взять к себе сирот на воспитание. Отговариваю и предупреждаю о неизбежных трудностях. Скажите мне, чем я лучше Лаховой или наших депутатов? Да ничем!
Они, по крайней мере, не рядятся в личины добродетелей, честно заявили "мы подлецы, а вы нас выбрали, потому — тоже подлецы". Скажите, мы сами чем лучше этих всех? Тем, что у нас нашлись силы на осуждение? Или тем, что вы завтра же соберете старое барахло и поедете в детский дом? Ах, у вас и деньги теперь есть, деньгами поможете?
Это, конечно, это сильный поступок! Так ведь и депутаты выделили этим детям денежки из нашего бюджета — старались, потели, лбы морщили, считали, сколько надо дать, чтобы всем работникам хватило украсть и детишкам чтобы осталось.
Нет, я знаю точно, что в детских домах работают и святые люди. Но большинство из них — точно такие как мы с вами. Будет нужда у собственных детишек, так украдут у сирот и отнесут домой.
Но святые есть, не спорю ни с кем. Может, их даже больше, чем воров, я не знаю и не о том речь. Речь о другом, вы просто имейте в виду: вы приедете в детский дом, а там к вам подойдет тот самый мальчик и попросит "поцелуй меня". И с тех пор ответственность за этого ребенка с чужими генами будет лежать на вас.
Справитесь вы с поступками чужого, чаще всего крайне негодного человека, которые будет совершать ребенок, которого вы станете воспитывать? Я не справился, я хуже Лаховой, хуже депутатов, хуже Путина. И мне нестерпимо стыдно за все, в чем сейчас перед вами покаялся, и за всех нас стыдно, стыдно за то, что слово "детский дом" не исчезло из нашего лексикона несмотря на нефть, которая скоро кончится, и на успехи Газпрома.
Жрем? Жрем! Катаемся по курортам? По четыре раза в год катаемся! Сколько машин в семье? Ставить некуда, с соседями бьемся за парковку! А плюнули в рожу той чиновнице, что берет взятки, торгуя сиротами? Написали на нее заявление, посадили ее? Это не наше дело, мы чистенькие!
Мы помогаем детям и хотим взять ребеночка на воспитание, вот только кредит за лексус выплатим, мы хорошие, у нас все права — писать в бложик, клеить ярлыки, и еще мы талантливые — мы даже в стихах заклеймим подлецов! Вот потому я и не пошел пикетировать ГосДуму, потому что уже лет десять, как не помогаю никаким детским домам, а то, что делаю теперь — о том трубить нельзя, Бог накажет.
Но… ребята, мужчины, женщины, братья, сестры. Вот это — наша страна. Это — наша медицина. Это — наши чиновники. Мы — медики, чиновники, депутаты, повара, кто угодно — все это мы. Этот президент — он тоже один из нас. Стыдно должно быть не только за них, стыдно должно быть, прежде всего, за самих себя. За то, что сто тысяч наших сирот увезли люди, которые добрее и лучше нас, а миллионы останутся в детских домах и мы о них забудем немедленно после следующего медийного скандала.
Хомячки, хуле.
! Орфография и стилистика автора сохранены
